Не удержусь и приведу несколько отрывков из недавно прочитанной книги Максима Малявина.

Спецбригаду вызвали к торговому центру одновременно с МЧС и милицией. Очевидцы утверждают, что шустрый подъём Сергея на самую вершину огромного пирамидального тополя по накалу страстей и богатству лексики можно было сравнить только с экспресс-восхождением матерщинника-альпиниста на гигантский кактус. Теперь он угрюмо раскачивался на осеннем ветерке, периодически оглашая окрестности нелицеприятными тирадами в адрес бандитов и чёрных трансплантологов.
Дежурный наряда патрульно-постовой службы предложил постелить внизу что-нибудь мягкое, желательно надувное, и подождать, пока клиент созреет и упадёт. Всем остальным почему-то сразу пришли на ум куклы из секс-шопа, но уверенности в том, что продавцы проникнутся важностью момента, не было никакой. Тогда спросили ребят из МЧС — мол, где их хвалёная длинная лестница? Те, не стесняясь в выражениях, обрисовали вероятную картину их (многократно имевшей отношения определённого рода) лестницы, которую можно (определение направления, из топографической анатомии) выдвинуть, но (древняя профессия) этот (далее обидно для нетрадиционно ориентированных) залез так высоко, что лестницей можно (кто-нибудь знает, кто такой Ебеня и где найти его мать?) уронить (другое определение направления, тоже из топографической анатомии) и (ставшее объектом сексуальных домогательств) дерево, и (не избежавшего той же участи) клиента.

Ольга (назовём её так) болеет уже лет пятнадцать. Обострения у неё случаются нечасто, от силы раз в два-три года. Обычно это голос в голове, который с недельку-другую жужжит под руку, нудно комментируя каждый поступок и жест, а потом смелеет, наглеет и начинает пытаться командовать. Правда, тоже нудно и монотонно, не столько командовать, сколько зудеть: маму убей, убей маму, прикончи эту стерву, сколько крови выпила, ну, давай уже её заколбасим, убейубейубейУБЕЙ!!! Как пошли восклицательные знаки — всё, пора вызывать скорую, поскольку этот сволочной голос уже ничего толком не даст сделать, даже ночью будет доставать.
Доктора, зная маму Ольги, испытывают к голосу в её голове двойственное отношение. С одной стороны, императивная галлюцинация есть зло, показание к неотложной госпитализации и мастдай. С другой стороны...

Пришлось провести долгую разъяснительную беседу о том, что недееспособность — это не медаль за материнские заслуги перед отечественной психиатрией, и что такими методами и эмоциями можно выплакать её разве что себе самой, и то не сразу. Ну, и о вреде гиперопеки тоже, но, по опыту всех прошлых лет общения с ней, она благополучно не расслышала первую половину и тут же вытеснила из сознания вторую. А вот госпитализировать Ольгу я согласился и, пока мама пошла в буфет покупать дочери на дорожку целебный сок и жутко вредный беляш, подмигнул пациентке и пояснил, что отправляю её не в закрытое отделение, а практически на курорт, в отделение неврозов: голосов у неё нет, в общее отделение класть не с чем, а вот лёгкая депрессия, как реакция на маму, наверняка имеется. А отделение неврозов — это ж красота: свободный выход, тишина в палатах, а главное — среди пациентов есть парни. Мужики они, правда, не особо работящие, зато обходительные и с девайсом. И никакой мамы рядом целый месяц!

Наш дурдом простаивал три дня. Потом вдруг скоропостижно нашлись деньги, списались долги, даже профицит бюджета нарисовался (ну, это ненадолго, наша бухгалтерия не дремлет). Через три дня мы снова были рады угоспитализировать всех желающих. Ну, почти всех. Ну, ладно, некоторых и вовсе без их на то желания. В общем, заработали в полную силу.
С тех пор прошло много лет, но про тотальную выписку из дурдома помнит весь персонал. Оказывается, очень действенное средство на крайний случай. Можно даже не устраивать забастовку. Тем более, что забастовки у медиков отчего-то запрещены.